10.05. Вторник, день 128. Да, я люблю русский язык…

Подъём в 7. Гигиена, завтрак, берём оружие и едем в лес. Погода отличная, почти летняя. Сегодня изучаем разведку. Немного теоретической части, а потом нас поделили на группы, каждая группа получила задание незаметно подкрасться через лес и изучить какой-то объект. Забавно погуляли, подышали воздухом свежим, немного повалялись в лесу. Обедали тоже там.

Приехали обратно в часов 5, сразу же принялись очищать оружие от пыли (в лесу ужасно пыльно, а еще больше пыли в кабине грузовика) и лица от маскировки (совсем забыл упомянуть, что утром нас заставили намазать лица камуфляжными красками). Отмывать эту косметику не очень весело.

После чистки лиц и автоматов до ужина осталось ещё около часа свободного времени: подстригся, по телефону поболтал. После ужина стандартная концовка дня. Но за 10 минут до отбоя к нам на этаж зашёл один русский парень из NAK’а, с которым мы вместе проходили курс молодого бойца. Я и ещё один русский парниша из нашей группы разговорились с ним в коридоре. В это время из своей комнаты вышел тот самый сержант-нацист, о котором я уже рассказывал. Услышав русскую речь, он с нахальным выражением лица махнул нам рукой, процедив сквозь зубы «Noh, davay, pošli!»

Я вежливо спросил, о чём это он, а он прям весь вспыхнул, запетушился, сказал, что он устал от моего нахальства, позвал меня в комнату, где кроме него было ещё три или четыре сержанта и сказал писать объяснительную, какого мол хрена я на русском говорю. Я ему прямо сказал, что пока он мне не покажет, где написано, что я не могу говорить на русском, я ничего писать не буду. Он судорожно стал листать какой-то закон в папке, взятой со стола дежурного по этажу, попросил другого сержанта найти что-нибудь на эту тему в нашем «карманном уставе». Листали они эти чудо-книги минут 10, всё это время убеждая меня, что государственный язык у нас эстонский, а в общественных местах на других языках «открыто» общаться нельзя. А я им объяснял, что понятие «государственного языка» само по себе другие языки не отменяет, и то, чем они сейчас занимаются, называется дискриминацией.

Ещё я услышал, что мне бы в Россию уехать… был вопрос о том, что неужели мне так «armas» русский язык, на что я ответил, что, действительно, очень люблю свой родной язык. И мне кажется, что все должны любить свой родной язык – это нормально. Короче, слюни у них летели во все стороны, но никаких законов они мне не нашли. Они мне предложили компромисс: прийти завтра, когда кто-нибудь из кадровых офицеров будет на месте, так как сейчас уже время отбоя. И искать эти законы некогда. Да мне-то что? Мне вообще пофиг. Хоть президента завтра зовите.

Я уже разделся и собирался лечь спать, когда этот сержант зашёл к нам в комнату и позвал меня снова в коридор. Дело было в том, что на этаж пришёл дежурный батальона. С высоким званием офицер… и, пользуясь случаем, сержант решил прояснить ситуацию сразу, не дожидаясь завтрашнего дня. Дежурный (чей родной язык, кстати, тоже русский) начал мне рассказывать, что мол мы живём в Эстонии… гос. язык – эстонский… короче, старая пластинка, которую я сразу остановил. Притормозил так: напомнил, что с ним сейчас я говорю на эстонском, с этим сержантом (если не сказать нацистом) я тоже говорю на эстонском, а со своими русскоязычными сослуживцами на посторонние темы я вполне имею право говорить на русском. И если кто-то мне запрещает это делать, то я склонен полагать, что это можно назвать дискриминацией.

Сержант вставил свои «пять копеек», что мол это у нас на этаже такое правило, якобы командир нашей роты (по ходу так можно перевести «компанииюлем») дал такой приказ. Дежурный после этого «съехал» с темы и решил не брать на себя ответственность в решении нашего «скользкого» спора. Сказал, что мол если это приказ «компаниюлема», то ему и решать… «он ваш отец на время вашей службы»… Сержант пошёл к себе в комнату, а дежурный показал мне на стенде контакты главного военного инспектора, к которому следует обращаться в случае, если я считаю, что меня дискриминируют.

Вот так вот поспорили. Вышел из этого спора с гордо поднятой головой и пошёл спать. Но осадок остался от того, что приходится иметь дело с такими «гнилыми людьми». Около часа не мог заснуть. Лезли в голову всякие мысли о том, что мне ещё следовало сказать в этом споре.